Автобус въезжает в подземный переход и давит прохожих. Обнаженная девушка высовывается из окна машины, и дорожный столб разбивает ей голову. Люди бегут по коридорам горящего торгового центра. Террорист стреляет по толпе. Падающий пассажирский самолет, автомобильные аварии, сбитые пешеходы, выпрыгивающие из окон люди, кровь, крики, слезы… Миллионы просмотров, тысячи комментариев.
Почему мы так любим видео с регистраторов и ролики очевидцев? Чем так привлекает зрелище страданий и смертей, происходящих на наших глазах? Может, с нами что-то не так?
Но мы и кино смотрим, чтобы поплакать, посмеяться, испытать сильные эмоции. Тем более что у современного искусства осталась одна функция — развлекательная. И никакой многобюджетный зрелищный фильм-катастрофа не сравнится по воздействию с записью, на которой виден поднимающийся над лесом дым от взорвавшегося «Боинга» (особенно если к нему, бонусом, прилагаются фото из соцсетей погибших).
Никакое семейное кино не затмит нарезку из младенцев, котиков и пап, играющих с дочерьми. Даже у видео с российским пьяным полицейским, справляющим нужду в коридоре отделения, зрителей было не меньше, чем у популярных детективных триллеров.
Когда в 2012 году на президентских выборах впервые использовали веб-камеры, трансляция с них началась за полдня до открытия избирательных участков. Участки находились в школах, больницах и прочих госучреждениях, и во многих из них перед выборами жизнь шла своим чередом.
Вся страна тогда с восторгом следила, как в одном месте, почесываясь и переворачиваясь с боку на бок, спит сторож, а в другом справляют юбилей (мужчины и женщины 50+ пьют, едят и танцуют), как полицейские играют в бильярд, женщина в форме, охраняющая участок, сидит на стуле, подогнув под себя ногу, и мечтательно смотрит в окно, а чеченец в феске лежит на диване перед телевизором (избирательный участок в чеченском селе находился в частном доме).
В 60-70-е годы в кинематографе было несколько экспериментов с документальностью в реальном времени. Но фильмы без монтажных склеек, герои которых просто спали, гуляли или говорили, лишь вошли в историю кино, и то короткой строчкой. На премьере «Спи» Энди Уорхолла, где 5 часов 20 минут спит мужчина и ничего не происходит, было 9 человек, двое из которых ушли в течение первого часа. С учетом всех критиков, студентов киновузов и поклонников Уорхолла этот фильм за 50 лет посмотрело меньше людей, чем сон сторожа на российском избирательном участке.
Многих страшит и удивляет, что миллионы просмотров набирают не хорошие фильмы или научно-популярные видео, а домашние записи с детьми или пляшущими на свадьбе пьяными гостями. Нам нравится подглядывать?
Да, нравится, и интернет-ролики не привнесли ничего нового, только заменили и «усовершенствовали» подглядывание сквозь замочную скважину или щель в заборе.
Впрочем, все искусство было своего рода «подглядыванием», наблюдением за приватной жизнью персонажей и смакованием самых интимных подробностей.
Масскульт и телевидение, делающие ставку на примитивные эмоции и низменное любопытство, очень быстро пресыщают, так что им все время приходится играть на понижение. Оттого фильмы и шоу становятся проще, выразительные средства прямолинейнее, сюжетные линии бесхитростнее.
Видео с регистраторов и случайных камер в этом смысле опережают масскульт и ТВ на сто шагов вперед. Короткие записи от нескольких секунд до пары минут заставляют плакать, смеяться, пугаться, сопереживать, примерять случившееся на себя, и при этом обладают сильнейшим эффектом присутствия и ощущением правдивости, которые при просмотре фильма — лишь результат допущения и самовнушения.
Перед просмотром фильма или спектакля зритель принимает «правила игры». Это «тайный сговор» между создателем и зрителем, совместное творчество, соглашение, которое «подписывается», когда мы соглашаемся верить в увиденное: «Обмани меня убедительно, и на время я тебе поверю».
Без такого «соглашения» на сцене мы будем видеть кривляющихся актеров, а в кино — глицериновые слезы, бутафорскую кровь и компьютерные спецэффекты.
В экспериментальных фильмах ХХ века режиссеры использовали кинокамеру на штативе и дополнительный свет, но и в современных фильмах в стилистике «живая камера» не оставляет ощущение постановки. Если говорить о воздействии и эмоциях, то видео очевидцев поначалу производило такое же сильное впечатление, как поезд из фильма братьев Люмьер на первом показе, когда зрители в ужасе выбегали из зала. Так что бесхитростность сюжета с лихвой окупается реальностью событий.
К тому же изменились условия просмотра. Вместо телевизоров появились персональные компьютеры и смартфоны, на которых одновременно может быть открыто десять-двадцать вкладок, позволяющих, как птица с ветки на ветку, прыгать с одного сайта на другой. А если речь не идет о прямом эфире, видео всегда можно перемотать или ускорить.
Молодые люди вообще умудряются смотреть ролики «одним глазком», пока работают за компьютером или готовятся к экзаменам. Зрители и читатели превратились в потребителей контента, которые не могут долго удерживать внимание, и короткие видео для них — идеальный формат. Вообще психологи говорят, что водители любят глазеть по сторонам, отвлекаясь на чужие машины, аварии и просто любопытные события на дороге, потому что езда за рулем — занятие монотонное и скучное, а наш мозг с удовольствием переключается на что-то интересное. Это можно сказать и о людях, сидящих перед монитором компьютера или коротающих время в дороге с мобильным в руках.
Конечно, речь не всегда речь идет о развлечении или паразитировании на чужом несчастии. Ведь сочувствие, сопереживание и участие — это то, что нам необходимо испытывать, чтобы оставаться людьми. После пожара в Кемерово сотни и сотни тысяч не могли остановиться, читая новости: рассказы родителей, последние слова умирающих, крики задыхающихся в дыму, истории тех, кто потерял в пожаре всю семью, репортажи с похорон, фотографии детей, аудиозаписи, сделанные на телефон видео…
Это было похоже на массовый психоз и какое-то безумное реалити-шоу. В знаменитом эксперименте с крысой, которой вживили электроды в «центр удовольствия», несчастная крыса, нажимая на рычаг, стимулировала зону, забыв про еду и сон, и в итоге умирала, сжигая себе мозг. Казалось, что людям вживили электрод в какой-то «центр сочувствия», и они не могли остановиться. Но ведь они действительно сопереживали, плакали, проводили бессонные ночи с мыслями о тех, кто потерял семью, хотели помочь и помогали.
Все потому, что нас переполняет страх, будто это может случится с нами и нашей семьей, и этот будоражащий страх толкает нас на бесконечное просматривание страшных записей.
Так заложено природой — мы хотим знать больше о том, что может нам угрожать, чтобы уберечься, и чем чаще прокручиваем сцены аварий, пожаров и других трагедий, тем больше ощущаем себя «подготовленными» к тому, что может случиться с нами, или наполняемся уверенностью, что сможем это предотвратить в собственной жизни.
До сих пор все следят за судьбой Игоря Вострикова, у которого в пожаре погибли жена, сестра и трое детей. Это как сериал с непредсказуемым сюжетом, каждый день — новая мини-серия, вот только нет сценаристов и продюсеров, которые бы знали, чем дело кончится. И от этого нам еще любопытнее.
За эту интригу мы любим большой футбол — никто не знает, как сложится игра и кто выиграет. Но это не только банальное любопытство. Современный человек испытывает дефицит эмоций и личного общения и спешит восполнить его всеми разными способами, от произведений искусства до переполнивших интернет видеороликов и историй, которые происходят прямо на наших глазах, как история Вострикова. Мы испытываем такие же чувства, когда слушаем жалобы друзей, рассказы попутчиков в поезде, читаем биографии знаменитостей или смотрим художественные фильмы.
Все, что отвечает запросам публики, быстро ставится на коммерческие рельсы. «Желтые издания» наладили прямую связь со всеми «поставщиками»: полицией, службами спасения, больницами, случайными свидетелями. Они платят большие деньги за видео тех, кому «повезло» оказаться неподалеку от теракта или автокатастрофы — на этом можно заработать не только лайки в соцсетях, но и реальные деньги.
Появление индустрии «фейковых» видео не заставило себя ждать, и на создании постановочных роликов, как бы попавших в объектив регистратора или случайного свидетеля, специализируются даже профессиональные продакш-студии. (Поэтому видео событий, о которых говорят в новостях, ценятся намного выше — они получают своеобразную гарантию правдивости).
Уверена, что очень скоро появятся полноценные фестивали, в конце концов, появились же фестивали рекламы и любительского кино.
«Фабрика подглядывания», поставившая производство на поток, стимулирует низменное любопытство, распаляя его. И если раньше подглядывание ограничивалось окном, то теперь мы можем совершенно безнаказанно вторгаться в личное пространство, наблюдая за самыми интимными, личными историями, становясь не только подсматривающими, но и соучастниками.
Это перестало считаться неприличным или извращенным, а получило негласное одобрение — если этим переполнен не только свободный интернет, но и СМИ, значит, нет ничего дурного, чтобы это смотреть. Но все это вовсе не безобидно, как кажется. Так уж мы устроены, что чем больше приоткрывается завеса, тем больше мы хотим видеть, что за ней. А чем больше мы готовы увидеть, тем больше будет желающих нам это показать.
В прямом эфире совершаются самоубийства, и видео с людьми, которые бьются в предсмертных конвульсиях, набирают колоссальное количество просмотров. В сеть выкладываются видео убийств, и пока их не удаляют администрации соцсетей, мало кто может устоять перед просмотром. В погоне за новыми эмоциями и возбуждающим страхом мы открываем завесу все дальше и дальше.
Но где та черта, которую не решится перейти наше любопытство? И есть ли она вообще?